"Самое яркое впечатление о войне – когда меня хотели съесть"

Александр Горяков жил на Васильевском острове по адресу: пр. КИМа, д. 15. Вот что вспоминает Александр Илларионович.
"Я родился 30 ноября 1930 года в Ленинграде. Жили на Васильевском острове, на проспекте КИМа, дом 15. В нашем бараке было 30 комнат, по 15 на первом и втором этажах. Недалеко от дома паромчик ходил с нашего Голодая на Вольный остров, веревка была натянута между берегами, заходишь на паром – и сам тяни, чтобы переплыть. Район наш в то время считался Свердловским – разделение шло с 13-й линии, а до 12-й был Василеостровский.

Отец Илларион Кузьмич приехал на заработки из Калужской области с моей мамой Марией Матвеевной (по паспорту ее звали Марина, но это имя не прижилось). Они земляки, только родом из разных деревень. Сначала они жили в п. Металлострой, потом в Ленинград перебрались. У меня была большая семьи – старшая из сестер - Антонина (1933 года рождения) и младшая – Валентина (1938 года рождения). Еще одна сестра, Зина, умерла в младенчестве, в 1935 или 1936 году.

Мне шел 11-й год, когда началась война – уже взрослый. Но когда объявили о нападении фашистской Германии, я не очень понимал, что это значит.
Рядом с нашими бараками соорудили аэродром на воде, а аэродромные службы разместили рядом с нами, на проспекте КИМа. Самолеты причаливали на воду на лодках, стояли вдоль берега. Понятно, что аэродром привлекал внимание фашистов при бомбежках и обстрелах, и наши деревянные домишки тоже попадали в зону повышенной опасности. Нужно было находиться в состоянии постоянной готовности, чтобы защищать наши жилища от попаданий снарядов и пожаров. Нас, жильцов, актировали – привлекли к дежурству на чердаках. Взрослые натаскали туда песку, бочек для воды. И мы, пацаны, помогали.

Объявляют воздушную тревогу, кто – в бомбоубежище или подвал, а мы – на чердак. Нам же интересно посмотреть! Дежурили на крышах.
Отца с первого дня призвали, он где-то неподалеку служил фельдшером. Когда его ранило в 41-м, в конце года, он лежал в госпитале вроде бы на 5-й Красноармейской. Мать ездила к нему, а меня не брала – я дома за няньку оставался с младшими сестрами. Четыре класса закончил, и больше учиться возможности не было.

Отец погиб в 1942 году – выносил с поля боя раненого. Я до недавнего времени не знал, где его могила. А года три назад зять Саша нашел место, где моего отца похоронили – в деревне под Питером, он ездил туда. А нашел через Интернет – в электронном банке данных Министерства обороны.
Мать работала в ремстройконторе по восстановлению города. Город бомбили и обстреливали, надо было все разрушенное восстанавливать по горячим следам. Я оставался дома за взрослого, на мне – сестренки. Я за ними ухаживал, ходил по карточкам хлеб покупал.

Когда сестры умерли, одну похоронили, а вторую уже свезли в морг – в сарае около завода Калинина, через Смоленку, свозили покойников, а потом оттуда по ночам их куда-то увозили.

Чтобы похоронить сестру, умершую первой, я сам выкопал ямку на Немецком кладбище скраешку, на глубину - сколько смог. Никаких опознавательных знаков не было: какая табличка, если там и палки-то для нее было не сыскать. После войны место мы не нашли. Ведь там и солдат стали хоронить, и матросов с кораблей – кладбище немецкое в войну почти все переделали. А рядом на Армянском кладбище двигатели самолетные ремонтировали, тоже все переустроили.

Когда девочки умерли, мы с мамой остались вдвоем. Потом мать заболела, концы уже отдавала. Я сильно испугался, что останусь один. Но тут мне подвернулся случай. Я бегал к солдатам по-соседству, они чистили котлы, выскребывали подонки. Меня уже все знали. Солдаты давали мне ложку каши – я ее съедал, и еще ложку брал в рот и во рту нес матери – выкормил ее, как птичка своих птенцов. Мать стала поправляться, выздоровела, и потом опять пошла работать. Моя мама дожила до глубокой старости - прожила 91 год.

У нас весь Голодай был солдатами забит – жили в основном в школах, как в казармах. В одной школе – комсостав, в другой – солдаты. И в училище жили, и в бараках – ведь многие дома стояли пустые: из соседей кто умер, кто уехал. Это нам некуда и не к кому было уезжать.

Сестер маминых младших двух фашисты угнали из Калужской области в Германию, но отпустили по пути. Они вернулись в свою деревню, а там тоже немцы… После войны мать их вызвала к нам в Ленинград.

Самое яркое впечатление о войне – когда меня хотели съесть. История простая: сестры еще были живы, по магазинам, как правило, ходил я. Хлеба иногда не хватало в магазинах, а у нас на Голодае обычно его давали вперед. Зима, холод. Я оделся, взял карточки в карманы и пошел. В магазине, в очереди, меня женщина какая-то попросила попилить дров: мол, поможешь – хлеба дам. И я пошел с ней.

Дом недалеко от нашего оказался, рядом со школой – № 7 по Каховского, этаж последний. Стоял он на отшибе, рядом – свалка от табачной фабрики Урицкого, мы там еще окурки собирали, там я курить научился, еще когда в 1-м классе был.

Дома тетка распорядилась: «Раздевайся, а то неудобно в верхней одежде». Я разделся, а тетка эта пристала: «У тебя есть костюмчик? Я тебе сошью, если хочешь». В жилеточку да в костюмчик одеться – это же прелесть, кто ж не хочет? «Мерочку мне с тебя надо снять», - говорит. Веревочкой снимала с меня мерочку, снимала, да на шею и закинула, и давай душить. Не освободиться! А у меня ножичек перочинный в кармане лежал, как у всех мальчишек. Как только у меня силенок хватило изловчиться и достать его! Я стал бить, куда доставал – по лицу, по рукам. Все морду ей исцарапал. Но вырвался и убежал. В одной рубашке, в мороз.

Утром мне надо за водой ехать, а одеть-то нечего – пиджачок только. Я батянино пальто одел, взял чайник ведерный, санки и поехал за водой на Финский залив. Это недалеко, метров 100, но надо было еще очередь отстоять к лунке. И набирали медленно – ковшиком черпали. Обычно по пути пока везешь домой – вымерзнет, грохочут ледяшки. На 2-й этаж к себе тащишь – соседи выглядывают на шум.

Вот иду я с санками, а навстречу мать с работы. Осмотрела меня. А у меня на шее след остался. Матери я все рассказал, она говорит, пошли в милицию. На Малом проспекте было 30-е отделение милиции. Там нас выслушали, спрашивают: помнишь, где она живет, сможешь показать? Посадили нас в машину, я их к тому дому свез. Больше меня не вызывали, а тетку ту вроде забрали.

Кстати, возле милиции на Малом был рыночек, идти туда надо было через Смоленское кладбище немецкое. Как-то я шел, и тетка передо мной идет, что-то ест из корзинки. У нее кусочек мяса упал, но она даже не подняла. Я понял, что она, видно, кого-то убила – жизнь свою спасала.

Рядом, через стенку, жила одна семья – 2 брата и сестра, а еще их мать, тетя Нюра, старенькая уже. У нас печка была одна на двоих - топили и со стороны их комнаты, и с нашей. Девочка их ушла на фронт, Тимка пошел работать в ОБХСС, а Саша работал в сапожной мастерской, туда привозили солдатское обмундирование чинить. Он меня и подговорил в 1943 году идти в сапожную мастерскую работать - мне нужна была рабочая карточка. Брали с 14 лет, а мне 13. Но я смышленый был, меня взяли – бегунком: протереть дратву, обувь отполировать.

Год работаю сапожником, второй, уже стал мастером, хотя из-под шапки было не видно. Послали меня к одному старичку, он старой закалки, стал меня учить, что как держать, как делать. Мы с ним год вдвоем в мастерской проработали, а позже перевели меня. Сделали мне экзамен: я из заготовки сшил женские туфли, мне присвоили квалификацию мастер-модельщик, дали 7-й разряд. Я и каблуки научился выстругивать, кожей обтягивать. А тут война к концу пошла, стали уже обувь в починку нести – народ-то хотел жить, обувка всем требовалась. На весь остров была одна такая мастерская, объявление появилось: «Модельщик».

Но друзья говорили: «Эй, сапожник!» - мне неудобно. Я ведь уже на девушек стал заглядываться. И решил я тогда бросить это дело, пошел в ремесленное училище № 22 от завода Калинина. После войны устроился учеником в Союзлифт – открылась первая такая контора. Я учился, потом делал лифты. Натыркался на этой работе, стал бригадиром, начал ездить по командировкам – в Прибалтику, на Север. По 60 дней дома не был, но страну посмотрел. Потом уже стал работать на военном заводе, в СПРУ-2. Был бригадиром, на Северной верфи трудился много лет. Женился, двое детей родилось".

Фото 2 – родители на похоронах сестры; фото 3 – Александр Илларионович с друзьями в ремесленном училище (2-й справа).

Напомним, что к 78-й годовщине снятия блокады Ленинграда мы публикуем воспоминания людей, которые оказались в осажденном городе. Тех, кто когда-либо жил, учился или работал на Васильевском острове.

По материалам альманаха "Люди и время" (Санкт-Петербург, 2015 год, выпуск 2, под ред. Слышовой Т.В.).